MonaKia

Яркий свет, пеленки, крик,
На веревке грузовик.
Семь крутых машинок, садик,
Школа, Мерседес в тетради,
Постер с бэхой, пятый клас
В гараже у папы — ВАЗ:
Автомойка, тряпки, тачки…
Первый комп + на жевачки.
Кореша, замут, прикид.
Новый комп + Need for speed.
Выпускной, учителя,
С папой рулим по полям.
Автошкола, ВАЗ убитый,
Бывший шофер, чуть небритый.
Баксы, через день — права,
Водка, утро, голова…
Институт, девченки, вермут,
Папин ВАЗ, гаишник первый,
Гемор, пробки поутру,
Злость, метанье, auto.ru,
Конфы, имхи, сабжи, Доджи,
На учебу хрен положен.
Что-то влево повело…
Авторушники, крыло,
ЖЗР-ки, ром, текила,
Полуновое зубило.
Феби, ремус-прямоток,
Слалом, через весь поток.
Первый столб, "ищу жестянку",
Водка, трубка, штрафстоянка.
Эспераль, жена, карьера,
Дети, новая Эсперо.
КиЗ, ПВ, ГАИ, ОА,
МКАД, подстава, мерс, братва.
Гордый пост про неразвод,
Внуки, старость, битый Форд,
Валенки, очки, ушанка,
Форд — на зимнюю стоянку.
ГАЗ, маневр, неудача…
Правый ряд, рассада, дача.

В восемь лет наша старшая изъявила желание проколоть себе ушки.
- Хочу гвоздики, – сказала она. – Простые серебряные.
- Так простые или серебряные? – уточнил я.
- Простые серебряные!
- Скажи спасибо, что не золотые, - проговорила жена.
- А что, можно золотые? – встрепенулась старшая.
- Нет, золотые – нет!
- Тогда серебряные, с камушком...
- С каким ещё камушком?
- С обычным.
- С гранитом, что ли?
- С бриллиантиком.
- С бриллиантиком?! – задохнулся я.
- Да не с настоящим, – сказала жена. - С цирконием. Своди её в магазин и пусть выберет себе что-нибудь с цирконием.

И мы отправились в магазин втроём - я, старшая и младшая, которой на тот момент не было ещё и шести.

- Мне гвоздики в уши, – сказала продавщице старшая, - серебряные с бриллиантиком…
- С бриллиантиком?! – воодушевилась ювелирная фея.
- С цирконием! – умерил я её пыл.
- Жаль. На бриллиантики у нас сегодня отличные скидки!
- И всё же нам с цирконием.
- Ну хорошо, выбирайте, - указала фея на стеклянную витрину с гвоздями, и старшая, точно заправский столяр, тут же ткнула пальцем в стекло:
- Эти!
- Отличный выбор, - похвалила её фея, и озвучила цену.
- Окей… - не став спорить, проскрипел я кошельком.
А младшая обиженно буркнула:
- Я себе тоже такие хочу...
- Подрастёшь, купим, – улыбнулся я ей.
- А я сейчас хочу! – надулась младшая.
- Так! – строго сказал я. – Сегодня прокалываем только одну!
И продавщица, понимающе кивнув, извлекла из-под прилавка нечто металлическое с массивной рукоятью.

- Что это? – округлив глаза, спросила старшая.
- Пистолетик.
- Зачем?
- Ушки прокалывать.
- Кому?!
- Тебе.
- Не-ет, - замотала она головой. – Я пистолетик не хочу! Я гвоздики хочу!
- Так это же пистолетик для гвоздиков, - с улыбкой объяснила ей фея. – Вот сюда вставляем – щёлк, и гвоздик у тебя в ушке.
- А я не хочу «щёлк»!

- Что значит не хочу? – улыбнулся я дочери натянуто. – Мы ведь уже купили. Я ведь всё уже оплатил, и гвоздики эти твои сра…серебряные, и цирконий с пистолетиком…
- А я не хочу пистолетиком!.. Я тогда совсем не хочу!

- Я хочу! – попыталась перехватить инициативу младшая. – Стреляйте в меня!
- Да, лучше в неё стреляйте! – указала на сестру старшая. И младшая, просияв, выкрикнула:
- В меня! В меня!

- Стоп! – рявкнул я. – Никаких «в меня»! Мама нам выдала квоту лишь на один расстрел, так что сегодня стреляем в старшую.
- Но я не хочу! – взвыла жертва.
- А я хочу! – взвыла её сестра.
- Так! – сказал я. – Сейчас мы разворачиваемся и уходим! Вы поняли? Никто не получит гвоздики! Ясно вам?!

- Так вы же дома можете проколоть, – рассудительно подсказала ювелирная фея. – А гвоздики я вам сейчас красивенько заверну…
- С пистолетиком?!
- Нет. Дома проколите иглой…

- Хочешь, чтобы мама тебе ухо цыганской иглой прокалывала?! – зловеще поинтересовался я у старшей.
- Помнишь, я тебе рассказывал, как она мне ухо дырявила?! Помнишь, что у меня потом было?! Видишь эту дыру!
- Не хочу! - всхлипнула дочь.
- А я хочу! – выкрикнула младшая.
- Не вмешивайся! – отодвинул я её, и приблизил своё лицо к лицу старшей дочери.
- Значит так, выбирай: мама иглой или тётя пистолетиком? Выбирай!
- Хорошо! - всхлипнула дочь. - Только не мама!
И я кивнул фее:
- Заряжайте!

- А это не больно?! Точно не больно?! Поклянитесь, что не больно! Честно, честно не больно?! – хватала палача за руки жертва.
- Послушайте, - сказала мне фея, - я так больше не могу. У меня клиенты, а я тут уже полчаса с вами! Стреляем или нет?!
- Стреляем!
- Не мне, дочке своей скажите!
– Стреляем! - повторил я, и скомандовал: - Пли!!!

- И это всё? – размазывая сопли по зарёванной физии, спросила старшая.
- Всё! – рявкнул я. – Второе ухо и всё!.. Пли!!!

А потом расстрелянной поднесли зеркальце.
- Смотри, какая красота! Видишь? Видишь? - приговаривала фея-садистка, поворачивая продырявленную голову то вправо, то влево. – Всё как ты и хотела - серебряные с бриллиантиками…
- Это я такие хотела… - бурчала надувшаяся младшая.
А старшая лишь сказала:
- Да-а… очень красиво…
И, выронив зеркальце, повалилась в обморок.

- Чтоб я ещё когда-нибудь!.. – орал я в трубку жене, задирая вверх ноги старшей дочери, без чувств лежавшей под прилавком с гвоздиками. – Слышишь меня?! Чтоб я ещё хоть когда-нибудь! Лучше сразу меня пристрели! Поняла? Из того же пистолетика!!!

А младшая, поливая сестру из бутылочки, бубнила:
- А потому что – мне надо было… мне, а не ей… с бриллиантиками…

Автор: Эдуард Резник

Бабку Веру в деревне не любили, потому что она сама людей не жаловала. И «не жаловала» – это наиболее безобидное, что можно было бы сказать. Не любила она людей, ненавидела просто. В этом мнение всех деревенских было единодушным.

Была она здорова, что твоя холмогорская корова: широка в спине и бёдрах и высока – многих мужиков в деревне заставляла голову задирать, когда им случалось с нею заговорить. Заговаривали, на самом-то деле, нечасто, потому как даже на приветствия при встрече она не отвечала, кажется. Так, едва что-то буркнет в ответ и даже глаза на человека не поднимет. Вернее, не опустит, потому – рост ведь у неё.

Жила в самом центре деревни, в большом старом доме, который, кое-кто это помнил, срубил ещё её отец. Дом был огорожен высоченным глухим забором, за который заглянуть отваживались немногие, потому как бабка на расправу была крута.

Как-то летним вечером подвыпившие местные парни, проходя мимо, на забор её залезли. Из любопытства просто, чтобы хоть заглянуть: как там живёт бабка Вера. Она в окно увидала, вышла на порог с охотничьей двустволкой, тоже – отцовское наследство, и, ни слова не говоря, пальнула у них над головами. Всё. Больше старуху не беспокоили…

У неё и хозяйство было. Немалое хозяйство. Водила кур и уток. Держала кроликов и козу. Куда, скажите, такую прорву животины одной? Ведь и пенсию же получала, вполне могла бы и на неё прожить. Нееет… Жадность, видно, душила старуху. Птицу и кроликов сама забивала и везла на рынок в город, где расторговывалась в один день, и, заложив пачку денег за пазуху, возвращалась домой. Из козьего молока делала сыр домашний, по собственному рецепту, и тоже – на продажу. Цену держала высокую, но говорили, что у старухи была в городе своя клиентура, которая отоваривалась у неё охотно, потому что всё – без обмана: и птица всегда чистенькая и свежая, и кролики – жирные, и яйца – по кулаку.

Когда где-нибудь в деревне разговор заходил о старухе, старожилы вспоминали, что такая угрюмая да скрытная она сызмала была. Мать у неё померла рано, Верка ещё по полу ползала. Остались они вдвоём с батей – таким же здоровенным, угрюмым и нелюдимым человеком. Он через несколько лет привёз из какого-то дальнего села новую жену, но спустя месяц (в деревне все тогда видели) подалась она со двора с чемоданом к станции. И – всё. Остались Верка с отцом вдвоём вековать.

Ещё через несколько лет, когда Верка была уже девкой на выданье, отец уехал в город продать то, что произвели в своём нехитром хозяйстве, да там и пропал. Так и осталось ни для кого не известным, что с ним приключилось–поделалось. Не то убили, не то (кое-кто говорил в деревне и об этом) уехал во след за женою своей второй, которая в их доме (и такие предположения строили!) из-за Верки жить не стала. Но, как бы то ни было, осталась Верка одна. Навсегда теперь уж. Замуж так и не вышла. Оно и понятно! Кто ж рискнёт с таким-то мамонтом северным жить.

Вот так и была она в деревне долгие и долгие годы. Люди, рядом жившие, умирали. Рождались новые, а бабку Верку время стороной обходило – даже сединой не покрывало. Хотя, кто ж его знает: голова её в любое время года была покрыта платком по сезону, из-под которого только торчали, монументальный подбородок, крупный орлиный нос и широченные брови. Вот брови – всегда и были чёрными.

Когда однажды зимой у её соседей Никифоровых среди ночи вспыхнул, как свечечка, дом, то бабка Верка молча пришла к ним на подворье со своим багром и вместе с хозяевами, ещё до приезда пожарной команды, пожар тот погасила. Она так умело багром этим орудовала, растаскивая горящие брёвна по снегу, что потом хату удалось сложить заново почти из одного старого – ничего, практически, сгореть не успело.

А вот когда умерла бабка Верка, то хоронить её из районного центра, куда она на рынок-то торговать ездила, прикатилась директриса детского дома Алла Ивановна. Сама приехала, с нею три воспитательницы и человек десять ребятишек–воспитанников.

Деревенские всей толпой, больше из любопытства, чем из сострадания, повалили на бабкин двор, и тут-то увидели: на дворе, в хозяйстве, порядок у старухи был образцовый. Курятник, клетки для кроликов, сарай для козы – как в кинохрониках, в которых показывали раньше какие-нибудь заграничные идеальные хозяйства.

Когда же вошли в дом, то и там чистота была идеальная. Только вот – пусто совсем. Стол, стул возле, кровать железная с панцирной сеткой продавленной, кособокий пустой буфет, в котором красовались одна щербатая тарелка, в которой лежали ложка и нож, и керамическая кружка с отбитой ручкой. Вдоль окна – простая тесовая лавка, залоснившаяся от долгого употребления – когда-то на ней, видно, многие сиживали. На печи же лежала какая-то аккуратно свёрнутая одежда. И – всё.

Нет, на столе лежал конверт, старухиной рукой, видно, подписанный:

«Алле Ивановне Косогоровой от Веры Вениаминовны Одинцовой»

Директриса детдомовская конверт взяла, вскрыла и прочла то, что было написано на листочке, вырванном из школьной тетрадки…

Это уже потом директриса рассказала, что лет двадцать уже баба Вера каждый месяц в их детский дом деньги переводила. И деньги серьёзные, очень в хозяйстве помогавшие.

А в записке, оставленной для неё старухой, вот что было:

«Дом со всем содержимым и хозяйство завещаю детскому дому № 3…

А ниже приписка – продолжение высказывания древнерусского князя Святослава Игоревича:

… Дети вины не несут».

Автор: Олег Букач

В дeтстве я тaк хотeла быть солдaтом, что однaжды, когда мы с пaпой были на рыбaлке, я нaдела себе на голову цинковое вeдро и для верности зaкрепила под подбородком ручкой. Ну, типа я такой вот солдат в крaсивой новой каске. Прaвда, я ни хрена не видела, кроме своих сандaлий, и ведро очeнь неприятно давило на уши, но я все равно была страшно довольна своей выдумкой. И металлически-гулко спросила у папы, закидывающего донки, возьмут ли меня теперь в армию. Папа некоторое время молчал, а потом сказал плохое слово, означающее, что рыбалке пришел конец, и стал стаскивать с меня ведро. Тогда-то я и испытала на себе все тяготы военной жизни: ведро жутко врезалось ручкой мне в подбородок, когда папа тянул его вверх, то натягивалось на голову и сжимало мой глупый детский череп при попытках вытащить ручку.
Папа припомнил мне не так давно засунутые в нос вишневые косточки, когда я хотела быть похожей на Муслима Магомаева, и сказал еще одно плохое слово. Тогда он мне грозился отрезать нос, а сейчас — всю голову сразу. Потому что все равно с такой дурной головой, с натугой говорил папа, стараясь разделить нас с ведром, мне нормальной жизни не будет. Мою голову, папину рыбалку и советскую армию спас проезжающий мимо автомобиль с пассатижами в багажнике.
Папа разогнул ими одно крепление ведерной ручки и освободил своего дурацкого отпрыска. А потом долго ржал. А вечером рассказал об этом случае дяденьке, который мне тогда жутко нравился. И, наверное, именно поэтому у нас с тем дяденькой так любви и не вышло.
С возрастом моя тяга к металлическим предметам не уменьшилась, а мозгов не прибавилось. Уж не помню, когда там в школе делают первую флюорографию, но предполагается, что голова уже должна быть и даже иногда работать. Тогда я еще не знала о существовании гинекологов, поэтому флюорографии боялась страшно, просто жутко. И поэтому соображала еще хуже, чем обычно. Зайдя в кабинет на негнущихся ножках, я увидела ужасного вида конструкцию, состоящую из двух панелей выше меня ростом, между которыми натянута какая-то ржавая унитазная цепь. Типа, входить между панелями запрещено, пока врач цепь не снимет. Ну конечно, а то набегут без спросу, наделают себе снимков и убегут…
Короче, впустила меня тетенька-врач наконец-то внутрь шайтан-агрегата, рассказала, к чему каким местом и как сильно прижиматься надо, и свалила в другую комнату. А я одна, мне холодно и страшно. И вдруг — чу! Голос свыше:
— Цепочку в рот возьмите!
Я решила не сопротивляться Голосу и покорно взяла в рот эту жуткую цепь, которую неизвестно, сколько до меня народу брало в то же место. Цепь была очень невкусная и очень холодная. Наверное, она служит каким-то передатчиком рентгеновских волн — подумала я, одновременно пытаясь сообразить, надо ли брать в рот всю цепь целиком или можно ограничиться небольшим ее фрагментом.
Догадавшись, что раз цепь ржавая вся, то совершенно очевидно, что придется заталкивать ее в себя до самого колечка, я добросовестно запихала ее за щеку.
Минут через 15, когда тетенька-врач снова смогла говорить, она мне объяснила, что вообще-то имела в виду серебряную цепочку с кулоном, висящую у меня на шее, но и так тоже неплохо получилось. И сказала, что белой завистью завидует тому гинекологу, к которому я приду на свой первый осмотр.
Когда я все это рассказала папе, он ответил, что еще после вишневых косточек понял, что жить мне будет сложно, но интересно и нескучно. И хотя я вот уже несколько лет как перестала надевать на голову и брать в рот неподходящие предметы, пожаловаться на однообразие в своей жизни я и правда не могу.
Чего и вам желаю…))
Автор: Светлана_Котелкова